Он отрывал крылья стрекозам и убивал лягушек, он воткнул карандаш в глаз собаке. И вот он подрос и пошел в школу.

Родители на приеме выглядели совершенно обычно — немолодые, похожие друг на друга и, конечно, обеспокоенные проблемами чада, которое с собой не привели.

— Нам казалось, что мы были готовы ко всему, — сказал отец. — К отставанию в развитии, к плохой учебе в школе или даже к вспомогательному классу. Конечно, к любым проблемам со здоровьем, какие-то болячки, хронические или текущие, нас предупреждали, и мы сами понимали… Нам казалось, что мы все примем и справимся. Но Олег совершенно здоров и в математической школе учится преимущественно на четыре и пять. Мог бы учиться на одни пятерки, если бы не частые конфликты с учителями.

Они-то, может, и «сами понимали», а вот я не понимала ровным счетом ничего. Создавалось такое впечатление, как будто отец расстроен тем, что неведомый мне Олег ничем не болен и не учится в школе для умственно отсталых. Но этого же не может быть! Или может?

— Скажите, а почему, собственно, вы были так подчеркнуто «готовы ко всему»? Потому что Олег — поздний ребенок? Или какие-то нарушения развития были у других ваших детей?

— Биологических детей у нас быть не может, — сказала мать. — Мы усыновили Олега, когда ему был год и три месяца.

— Понятно, — кивнула я.

Стало быть, Олег — приемный. Готовились к болезням и задержке развития, а получили что-то другое. Может быть, обычный подростковый кризис? — с надеждой подумала я. Хамит учителям и родителям, курит, шляется допоздна или провалился в виртуальную жизнь? Они не понимают, что делать, и, конечно, волнуются…

— Олег знает о том, что он приемный?

— Знает. Нам сказали, что так будет правильно, и мы же никуда не переезжали, ему все равно кто-нибудь рассказал бы. А вы думаете, надо было скрыть?

— Я ничего не думаю по этому поводу, я просто спрашиваю, — уверила я. — Так что же вас беспокоит сейчас?

Родители переглянулись. Мать неприятно хрустнула пальцами, у отца на скулах заходили желваки.

— Наш Олег — чудовище, — наконец вымолвила женщина. — Мы поняли это давно, но не решались себе признаться. И более того, за эти годы он сделал чудовищами нас обоих…

— Сильное утверждение, — несколько опешив, пробормотала я. — А нельзя ли поконкретней?

— Можно конкретней, — перехватил инициативу мужчина. — Раз уж мы сказали «а»… Почти сразу, как появился, он стал мучить нашу старую собаку. Мы запрещали ему, он понял и старался делать это тайком. Потом он воткнул карандаш ей в глаз… Мы ее вылечили и отдали, она прожила у нас десять лет, и, когда мы расставались, смотрела как человек, переживший неожиданное предательство. Мы оба плакали… Олег как будто даже не заметил, что она куда-то делась. Истерик, как пишут в литературе, не было никогда, он вообще мало плакал, но если ему что-то не нравилось, мог ударить мать (на меня руку не поднял ни разу). Мы думали: это последствия того, что его бросили, последствия детдома. Любовь все лечит. Мы хотели так думать. Летом мы всегда ездили на дачу. Там он отрывал крылья стрекозам и убивал лягушек. Ужасно убивал. Мы не знали, что делать, не находили себе места… пробовали все подряд, ничего не помогало и в конце концов мы стали его просто бить за это. Вы понимаете? Взрослые люди бьют трехлетнего, четырехлетнего ребенка! И это не подзатыльник в сердцах, а именно наказание, побои! Если бы социальные службы узнали… Но тогда всем было все равно, а мы теперь жалеем: если бы его забрали у нас уже тогда… А мы уже тогда были не лучше его, он засыпал в своей кроватке, поцеловав нас на ночь, а мы сидели на веранде, пили кофе как водку и говорили друг другу: лучше бы мы взяли Дашеньку… Дашенька из того же детдома, ей было четыре, и она совсем не разговаривала, но была такая ласковая, и еще у нее было шесть пальчиков на ручке… А нам сказали: возьмите Олега, он младше и развивается по возрасту… Надо было взять Дашеньку…

Но вы знаете, оно сразу прекратилось. Сразу. Длилось два с половиной или три года, а потом, когда мы начали как следует наказывать, как отрезало. Если он кого-то еще и мучил или убивал, мы об этом никогда не узнали.

Он хорошо развивался, любил книжки, сам рано выучился читать. Много и хорошо говорил, был любознательным ребенком. Любимый вопрос: как устроено?

Так что в садике он издевался уже словами. Толстых дразнил толстыми. Близоруких очкариками. Особенно любил дразнить тех, кто слегка отставал в развитии. К концу садика уже мог организовать массовую травлю какого-нибудь ребенка. Двух детей как минимум забрали из садика только из-за Олега. Силу он по-прежнему уважал, если его кто-то бил, не жаловался, а старался «приручить» обидчика. Обычно у него получалось.

В школе с самого начала все было так же. Но первая учительница была строгая (мы специально искали) и как-то это демпфировала. Она же сказала нам: у вашего сына способности к математике, он любит решать задачи, поступайте в спецшколу, может быть, он там будет загружен и отвлечется от своих паскудств.

Мы так и сделали. Сначала в школе от него были в восторге: он «дорвался» до математики, решал больше, чем задавали, и какими-то своими, уникальными способами. С детьми в это время почти не общался, просто не обращал на них внимания. Потом «наелся», огляделся и принялся за старое: выбрал «жертв» (теперь уже и среди учителей тоже) и начал подтравливать. Причем у него тут же нашлись «подпевалы», те, для кого он на какое-то время становился кумиром. На какое-то время, потому что «своих» он тоже сдавал, когда они ему надоедали. А надоедает ему все очень быстро.

Один раз он напился. Не выпил, а именно — до положения риз. В школе. Нас вызывали, мы забирали его на такси, он заблевал всю машину. Другой раз пришел под действием каких-то наркотиков: хихикал, нес чушь, зрачки были во всю радужку. Отлежался, на следующий день пошел в школу.

Школа действительно хорошая, и его уже не раз пытались оттуда убрать, но это трудно: он не хулиганит в прямом смысле этого слова и, когда соберется, безупречно пишет все контрольные и зачетные работы… Но недавно по школе прошла такая сентенция его авторства: «Кто может оказаться преподавателем в математической школе? Мужчина, который оказался недостаточно одаренным, чтобы стать реальным математиком, и женщина, совершенно невостребованная на рынке сексуальных услуг…» Классная руководительница говорит: «Простите, но у меня, когда его вижу, чувство как к противной многоножке какой-то…»

— Ну что ж, — вздохнула я (встречаться с чудовищем мне не хотелось совершенно). — Приводите Олега.

— Простите, — мужчина покаянно опустил седеющую голову. — Мы понимаем, что уже ничего изменить нельзя и это наш крест…

— Приводите!

***

За час беседы четырнадцатилетний Олег, светски улыбаясь, сообщил мне, что, по его мнению:

— даунов надо уничтожать внутриутробно,

— «чурок» высылать на родину, оставив необходимый минимум, чтобы «улицы мели»,

— дураков нужно учить,

— «всякая революция только тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться» (именно так — строгой цитатой из В. И. Ленина).

— Ты вправду такой или придуриваешься? — спросила я.

— Вправду такой, — ответил Олег. У него были странные глаза — зеленые с коричневыми крапинками.

— Тебе бывает кого-нибудь жалко?

— Что-нибудь, — уточнил подросток. — Вот планшет недавно уронил, он разбился, жалко было.

— Сочувствовать кому-нибудь?

— Нет. Если подумать, люди же всегда сами виноваты…

— Ты сам виноват, что оказался в детдоме?

— Ну, это не повезло, бывает, — Олег пожал плечами. — Но зато потом повезло, меня оттуда мама с папой взяли.

Родителям нужна была хоть какая-то передышка и хоть какая-то надежда.

— Пусть он еще ко мне походит, — сказала я. — Если согласится.

Что скрывать, я надеялась, что не согласится.

Однако Олег приходил, смотрел своими крапчатыми глазами, нес свою жестокую чушь, которую я ничем не могла опровергнуть.

***

— Что это были за эпизоды с алкоголем и наркотиками?

— Эксперимент. Все об этом говорят и пишут, надо же было попробовать…

— Есть люди, которых ты любишь? Или любил?

— Если судить о любви по книгам, нет.

— Уважаешь?

— Да.

— Испытываешь ли ты признательность, когда тебе делают добро?

— Все делают то, что им выгодно. Это может быть добром или злом для меня или для вас.

— Ты понимаешь, что с тобой что-то не так? Что ты отличаешься от других людей?

— Иногда да, иногда нет. А вы знаете, что это? — искреннее любопытство («он всегда был любознательным»).

— Наверное, какое-то биохимическое нарушение. Мозг работает не так. Ты не способен испытывать обычные для человека привязанность, жалость, благодарность… Ну вот как, знаешь, бывает дальтонизм, люди не различают цвета, или не слышат звуки какого-то диапазона, или не могут вырабатывать какие-то ферменты…

— А почему так? Головой в детстве ударился?

— Нет, это вряд ли. Скорее врожденное. Говорят, такое бывает, если твоя биологическая мать пила во время беременности.

— Понятно…

— Смотри (я нарисовала на листке несколько отрезков), вот шкалы развития. Есть физическое развитие, интеллектуальное, эмоциональное, социальное… По всем этим шкалам человек может соответствовать своему календарному возрасту (допустим, 15 лет), может отставать, может опережать. Вот так это выглядело бы у подростка с синдромом Дауна (быстро поставила крестики). А вот так выглядит у тебя (нарисовала кружочки в нужных местах).

— А где это даун опережает? — удивился Олег.

— Эмоциональное развитие. Оно у них часто компенсирует отставание в интеллектуальном плане и отчасти в физическом. Даунята очень эмоциональны и способны к эмпатии, они непривлекательны внешне, но их легко полюбить, если узнать поближе. А с тобой в этом плане, увы, все наоборот… У тебя некоторое опережение по интеллектуальной шкале, а здесь, видишь, ужасное отставание… Ну и, как следствие, страдает развитие социальное…

— Ага. Понял.

— Как ты думаешь, к чему стремятся все люди, почти без исключения?

Олег надолго задумался.

— Деньги — явно не все. Секс — тоже не все. Власть над другими?

— Нет, есть люди, вообще не стремящиеся к власти, даже избегающие ее. Но все люди хотят нравиться другим, хотят, чтобы их любили.

— И я, что ли, хочу? — глаза Олега слегка округлились.

— Да, — твердо сказала я. — Только для тебя это почти невозможно, как для дауна решить задачку с интегралами.

— Меньше или меньше или равно? — быстро спросил Олег.

— ?!

— Невозможно или почти невозможно? Решение строгое или нет?

— Из дауна не сделаешь великого математика, но арифметике его, как правило, обучить можно, — честно ответила я. — Смотри: у организма две управляющие системы — нервная и гуморальная, т. е. химическая. С химией и эмоциями у тебя какой-то явный швах, но интеллект-то сохранен, стало быть, возможна компенсация социальных навыков за счет управления «от ума», как у дауна с его гиперразвитой эмоциональностью. Я бы на твоем месте провела эксперимент.

— Понял. С чего надо начать?

— Ты можешь «от ума» вычислить, чего люди хотят? Что им было бы приятно?

— Иногда да, иногда нет. А как я узнаю, что эксперимент идет удачно?

— Ты всем понравишься, тебя перестанут бояться и шарахаться от тебя, как от мерзкого насекомого, и тебе самому от этого будет приятно, как же еще!

— А если мне от этого будет все равно или даже противно?

— Тогда — неудача, — вздохнула я. — Но ты все равно сможешь оставить это как наработку. Надо же тебе как-то жить дальше в этом мире. Нравиться в нем всяко выгоднее, чем не нравиться.

— Понял. С чего мне стоит начать?

— Знаешь ли ты, о чем любят поговорить почти все люди? О себе самих. Им нравится, когда ими доброжелательно интересуются…

***

В руках отца был огромный букет, похожий на огламуренный веник.

— Мы и не думали… — восторженно, захлебываясь словами, начал он. — Но Олег… он… он умно интересуется моей работой, он заваривает матери чай и подает лекарство, он помогает решать задачи отстающим и уже вытянул по физике одного мальчика, которому грозило отчисление, его родители звонили нам с благодарностью, причем Олег гневно отказался от очень хорошего подарка, который они хотели ему преподнести. Он сказал: я сделал это потому, что люди должны помогать друг другу… Вы… мы… вам…

— Прекратите, — вздохнула я. — Это всего лишь эксперимент. Я сумела его инициировать, потому что в чем-то мои мозги и мозги вашего Олега работают похоже, но я не имею никакого представления о том, когда, как и чем этот эксперимент закончится…

Отец меня, конечно, не услышал. Рассыпался в благодарностях и ушел.

Букет сразу после его ухода я отдала в регистратуру, потому что в моем маленьком кабинете от запаха цветов у меня начался приступ астмы. Или не от цветов?

Источник: Журнал "Сноб"